Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасш - Страница 220

220

Грамп спросил:

— Ма, где карты?

Грам презрительно фыркнула.

— Там, куда ты их положил, Уильям, — ответила она.

Грамп достал карты из выдвижного ящика буфета, где обычно их и держал, затем вынул из кармана горсть серебра. Сидя за столом друг против друга, они с незнакомцем, с Чарли Брисом, начали играть в покер.

Некоторое время я еще оставался на кухне, помогал Грам с посудой. Когда я вернулся, большая часть серебра лежала перед Брисом, а Грамп доставал из бумажника и клал рядом с собой груду долларовых банкнот. Тогда долларовые банкноты были больше, не такие узкие, как сейчас.

Покончив с посудой, я стоял и наблюдал за игрой. Не помню, какая кому выпадала «рука»; зато хорошо помню, как деньги передвигались то туда, то обратно, хотя ни один не выигрывал больше десяти, от силы двадцати долларов. Еще помню, как спустя какое-то время незнакомец посмотрел на часы и сказал, что хотел бы успеть на десятичасовой поезд и, следовательно, надо бы закруглиться где-то в половине десятого, и Грамп согласился.

Так они и сделали, и к половине десятого в выигрыше оказался Брис. Он подсчитал деньги, вложенные в игру, а потом груду оставшихся серебряных долларов и усмехнулся.

— Тринадцать долларов ровно, — подытожил он. — Тринадцать кружков серебра.

— Дьявол! — сказал Грамп; это было его любимое выражение.

Грам фыркнула.

— Упомянешь дьявола, — заявила она, — и услышишь шелест его крыльев.

Чарли Брис рассмеялся, взял в руки карты и спросил, с легким треском ведя пальцем по верху колоды:

— Вроде этого, да?

И тут мне почему-то сделалось страшно.

Грам фыркнула в ответ и сказала:

— Да, вроде этого. Ну, джентльмены, прошу извинить меня… А тебе, Джонни, тоже нечего здесь задерживаться.

И она поднялась к себе.

Продавец засмеялся и опять затрещал колодой. На этот раз громче. Не знаю, этот ли звук меня напугал, или тринадцать кружков серебра, или что-то еще. Не желая оставаться у него за спиной, я обошел стол. Он увидел мое лицо и, усмехнувшись, сказал:

— Сынок, у тебя такой вид, будто ты веришь в дьявола и думаешь, что я — это он и есть. Угадал?

— Нет, сэр, — ответил я, но, видимо, без особой твердости.

Грамп громко расхохотался, а был он из тех людей, которые редко смеются громко.

— Ну, ты и удивил меня, Джонни, — сказал он. — Будь я проклят, но ты, похоже, и впрямь веришь в это! — И он снова рассмеялся.

Чарли Брис посмотрел на него, мерцая глазами, и спросил:

— А ты веришь?

— Хватит об этом, Чарли. Не вбивай в голову парнишке всякие глупости. — Грамп оглянулся, чтобы убедиться, что Грам ушла. — Не хочу, чтобы он вырос суеверным.

— Все суеверны, более или менее, — ответил Чарли.

Грамп покачал головой.

— Только не я.

— Тебе так кажется. Готов держать пари: если копнуть поглубже, ты такой же, как все.

Грамп нахмурился.

— Держать пари? Каким это образом?

Продавец опять затрещал картами и положил колоду на стол. Затем взял со стола «колеса», вновь их пересчитал и сказал:

— Ставлю тринадцать долларов против твоего одного: ты побоишься доказать делом, что не веришь в дьявола. Эти тринадцать «колес» серебра тому доказательством.

Грамп снова достал бумажник, вынул оттуда долларовую банкноту и положил ее рядом с «колесами» продавца.

Чарли Брис вытащил из кармана авторучку, ту самую, которой Грамп подписывал заказ на семена. Я хорошо запомнил ее, ведь это была одна из первых авторучек, которые я увидел в жизни, и она меня сильно заинтересовала.

Чарли Брис вручил авторучку Грампу, достал из кармана незаполненный бланк заказа, перевернул его чистой стороной вверх и положил на стол перед хозяином дома.

— Пиши, — сказал он. — «За тринадцать долларов я продаю свою душу». И поставь подпись.

Грамп засмеялся и начать писать, сначала быстро, но потом его рука стала двигаться все медленнее, медленнее и наконец остановилась; со своего места я не мог разглядеть, что он успел написать.

Он посмотрел через стол на Бриса и сказал:

— А что, если?..

Посмотрел на бумагу, на деньги, лежащие на столе: четырнадцать долларов — тринадцать серебряных и один бумажкой.

На его губах мелькнула бледная тень улыбки.

— Забирай деньги, Чарли. Ты выиграл.

На этом все кончилось. Продавец засмеялся, сгреб деньги, и Грамп пошел провожать его на железнодорожную станцию.

Но только после этого случая Грамп сделался другим человеком. О, в покер он играл, как и прежде, — этого «перемена» не коснулась. Даже после того, как он начал по воскресеньям регулярно ходить с Грам в церковь и в конце концов стал членом приходского совета, он продолжал играть в карты, а Грам продолжала пилить его по этому поводу. Он и меня научил играть, хотя она была против.

Мы никогда больше не видели Чарли Бриса; может, он делал теперь свой бизнес в других местах или вообще поменял работу. И до самого дня похорон Грампа, а было это в 1913-м, я не знал, что Грам в тот вечер слышала весь разговор Бриса со своим мужем, включая пари, которое они заключили; оказывается, к этому моменту она еще не поднялась к себе наверх, а наводила порядок в бельевом чулане. Она рассказала мне об этом на обратном пути с похорон, десять лет спустя.

Помню, я спросил, вмешалась бы она и остановила бы Грампа, соберись он поставить подпись. Она улыбнулась и ответила:

— Он не подписал бы, Джонни. Но если б даже и подписал, это не имело бы никакого значения. Существуй дьявол на самом деле, Бог не позволил бы ему в замаскированном виде шататься среди людей, искушая их таким образом.

220