Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасш - Страница 71

Этот страх был порожден пониманием. Он знал, зачем они привязали его в лесу. Знал, что на него неумолимо надвигается марширующая армия.

Этот страх вырастет до невероятных размеров, проникнет в самые темные глубины его души, когда солдаты наступающей армии заползут ему в уши и сожрут веки, добираясь до глаз.

Однако все это будет позже. А пока… Пока он слышал лишь звук, подобный шороху сухих листьев, здесь, в темных, пропитанных влагой джунглях, где не было ни сухих листьев, ни ветра, чтобы ими шуршать.

Охваченный ужасом, номер первый, последний диктатор, не сошел с ума. Он смеялся, смеялся, смеялся…

Письмо фениксу

Я хочу сказать вам много, так много, что трудно решить, с чего начать. К счастью, большую часть своей жизни я уже не помню. Хорошо, что память ограниченна. Было бы ужасно помнить во всех подробностях сто восемьдесят тысяч лет — срок четырех тысяч жизней, прожитых мною со времени первой великой атомной войны.

Это не значит, что я забыл по-настоящему важные моменты. Я помню первую экспедицию на Марс и третью экспедицию на Венеру. Я помню — кажется, это была третья великая война, — как Скору обстреливали с неба оружием, сравнить которое с ядерным — все равно что сравнивать взрыв сверхновой с горением нашего медленно умирающего Солнца. Я был помощником командира гиперпространственного крейсера во время войны со вторыми внегалактическими захватчиками, которые втайне от нас построили базы на спутниках Юпитера и едва не вышибли нас из Солнечной системы прежде, чем мы успели разработать оружие, против которого они не смогли устоять. И они бежали туда, где мы не могли их преследовать, а затем покинули нашу Галактику. Когда мы последовали за ними через пятнадцать тысяч лет, их уже не было. Они вымерли за три тысячи лет до того.

Я хочу рассказать и об этом — о том могущественном народе и о других, — но сперва, чтобы вы знали, откуда все это мне известно, я расскажу о себе.

Я не бессмертен. Во Вселенной есть лишь одно бессмертное создание. По сравнению с ним я ничего не значу, но вы не поймете и не поверите мне, пока не узнаете, кто я такой.

Имя мое не важно, и это к лучшему — ведь своего настоящего имени я не помню. Это не так уж странно, как может вам показаться: сто восемьдесят тысяч лет — долгий срок, и по тем или иным причинам я менял имя более тысячи раз. И что может иметь меньшее значение, чем имя, данное мне родителями сто восемьдесят тысяч лет назад?

Я не мутант. Это произошло со мной, когда мне было двадцать три, во время первой атомной войны. То есть первой войны, где обе стороны использовали атомное оружие — разумеется, если сравнивать его с оружием, разработанным впоследствии, это оружие было слабеньким. Прошло менее двенадцати лет с момента открытия атомной бомбы. Первые бомбы были сброшены в малой войне, когда я был еще ребенком. Они быстро закончили войну, потому что были лишь у одной стороны.

Первая атомная война была не особенно скверной — да первая и не может быть такой. В этом мне повезло, потому что, если бы она оказалась скверной — той, что разрушает цивилизацию, — мне бы не выжить, несмотря на биологическую случайность, произошедшую со мной. Если бы с цивилизацией было покончено, я бы не пережил шестнадцатилетнего периода сна, который наступил тридцатью годами позже. Но я снова забегаю вперед.

Мне было, помнится, двадцать или двадцать один, когда началась война. Меня не взяли в армию сразу, потому что я был негоден к службе. Я страдал весьма редкой болезнью гипофиза — какой-то там синдром. Название я забыл. Помимо всего прочего, она вызывала тучность. У меня было пятьдесят фунтов лишнего веса и полностью отсутствовала физическая выносливость. Я был без колебаний признан непригодным.

Следующие два года моя болезнь слегка прогрессировала, но все остальное прогрессировало отнюдь не слегка. К тому времени в армию брали уже всех подряд. Они бы взяли и слепого без руки и без ноги, если бы он хотел сражаться. А я хотел сражаться. Я потерял семью при бомбежке, мне осточертела работа на военном заводе, и врачи сказали мне, что моя болезнь неизлечима и в любом случае мне осталось жить год или два. Поэтому я вступил в то, что осталось от армии, и был без колебаний принят и направлен на ближайший фронт, который проходил в десяти милях. На следующий же день я участвовал в бою.

Я и теперь помню достаточно, чтобы видеть, что это был переломный момент войны, хотя дело тут вовсе не в моем участии. Противник исчерпал свои бомбы и перешел на снаряды и пули. Мы тоже исчерпали свои бомбы, но они не сумели вывести из строя все наши военные заводы, а их заводы мы вывели из строя полностью. У нас все еще оставались бомбардировщики и подобие командования, определяющее цели. Разумеется, на глаз; иногда мы по ошибке сбрасывали бомбы на свои войска. Через неделю после того, как я вступил в бой, я был выведен из строя нашей небольшой бомбой, упавшей примерно в миле от меня.

Через две недели я пришел в себя в тыловом госпитале с тяжелыми ожогами. К тому времени война была завершена, не считая операций по добиванию противника и восстановлению порядка. Это было совсем не похоже на то, что я называю катастрофической войной. Эта война истребила — я могу только предполагать, в точности я не помню — четвертую или пятую часть населения планеты. Осталось достаточно производственных мощностей и выжило достаточно людей, чтобы цивилизация сохранилась. Человечество было отброшено назад на несколько столетий, но возврата к дикости не было, и начинать заново не пришлось. В такие времена люди вновь используют для освещения свечи и топят дровами, но не потому, что не знают, как пользоваться электричеством или добывать уголь, — просто потрясения и революции выбивают всех из колеи. Знание не утеряно, оно ждет восстановления порядка.